Утро, вдали петухи пропели… — Через сколько лет соберет он на пропеллер? Спрашиваю, под плед засовывая руки: — Товарищ сборщик, есть у вас внуки? — Есть,— говорит. — Так скажите внучке, чтоб с тех собирала, — на ком брючки. А этаким способом — через тысячную ночку — соберете разве что на очки летчику.— Наконец, задыхаясь от смеха, поезд взял и дальше поехал. К чему спать? Позевывает пассажир. Сны эти только нагоняют жир. Человеческим происхождением гордятся простофили. А я сожалею, что я не филин. Как филинам полагается, не предаваясь сну, ждал бы сборщиков, взлезши на сосну.
ПРОТЕСТУЮ!
Я ненавижу человечье устройство, ненавижу организацию, вид и рост его. На что похожи руки наши?.. Разве так машина уважаемая машет?.. Представьте, если б шатунов шатия чуть что — лезла в рукопожатия. Я вот хожу весел и высок. Прострелят, и конец — не вставишь висок. Не завидую ни Пушкину, ни Шекспиру Биллю. Завидую только блиндированному автомобилю. Мозг нагрузишь до крохотной нагрузки, и уже захотелось поэзии… музыки… Если б в понедельник паровозы не вылезли, болея с перепоя, в честь поэтического юбилея… Даже если не брать уродов, больных, залегших под груду одеял,— то даже прелестнейший тов. Родов тоже еще для Коммуны не идеал. Я против времени, убийцы вороватого. Сколькие в землю часами вогнаны. Почему болезнь сковала Арватова? Почему безудержно пишут Коганы? Довольно! — зевать нечего: переиначьте конструкцию рода человечьего! Тот человек, в котором цистерной энергия — не стопкой, который сердце заменил мотором, который заменит легкие — топкой. Пусть сердце, даже душа, но такая, чтоб жила, паровозом дыша, никакой весне никак не потакая. Чтоб утром весело стряхнуть сон. Не о чем мечтать, гордиться нечего. Зубчиком вхожу в зубчатое колесо и пошел заверчивать. Оттрудясь, развлекаться не чаплинской лентой, не в горелках резвясь, натыкаясь на грабли,— отдыхать, в небеса вбегая ракетой. Сам начертил и вертись в пара́боле.